Бурный финиш - Страница 55


К оглавлению

55

Я не имел возможности посмотреть на часы и мог лишь гадать, но так или иначе, с той поры, как мы повернули прошло часа два. Я потерял чувство направления, солнце село, и мы летели в сумерках. В салоне заметно похолодало. Мне бы очень не помешало заправить рубашку в брюки да и свитер оказался бы кстати, но, к счастью, лошади своим теплом не давали мне окончательно замерзнуть. Когда самолет был загружен лошадьми полностью, в салоне было тепло, как солнечным днем, и мы никогда не включали обогреватели. В нынешних обстоятельствах трудно было надеяться, что Патрик вспомнит про отопление.

Два часа полета. Мы повернули где-то над Альбенгой. Если мы по-прежнему летим на восток и ветер не переменился, то мы сейчас над Италией севернее Флоренции. Впереди была Адриатика, дальше Югославия. А еще дальше Румыния.

Впрочем, не один ли черт, куда мы летим? Конец будет один и тот же.

Я зашевелился, пытаясь найти удобное положение, и в тысячный раз подумал, как там сражается со смертью Габриэлла. Наверное, тамошние полицейские, подумал я, пытаясь отвлечься от мрачных предчувствий, недовольны, что я так и не появился. У них остался мой паспорт. Но раз я за ним не пришел, будет начато расследование, и, может, Габриэлла растолкует им, что я по неосторожности угодил в ловушку. Если выживет. Если только она выживет...

Самолет резко накренился влево. Я попытался определить угол поворота. Градусов на девяносто. Что за абсурд? Но если мы уже долетели до Адриатики, возможно, мы свернули на север. К Венеции. Или Триесту. Впрочем, это все игра воображения. Я мрачно думал о том, что окончательно заблудился.

Минут десять спустя шум двигателей изменился. Мы начали снижаться. Время на исходе. Что впереди? Надвигающаяся ночь и небытие?

Огни окаймляли нечто вроде посадочной полосы. Скорее всего, это включенные фары автомобилей. Самолет вильнул так круто, что я увидел их в окно. Затем он снова выровнял курс, сбросил скорость и наконец загрохотал колесами по не очень ровной поверхности. Трава — не асфальт и не бетон. Самолет сбавил скорость и остановился.

Затем на три долгие минуты наступили тишина и покой. Потом вспыхнули лампы в салоне. Кобылы в моем боксе стали лягаться. Другие ответили беспокойным ржанием. В закутке бортинженера послышался шум, потом по проходу двинулись люди, спотыкаясь о цепи.

Первым шел Патрик, за ним Билли. Он снова навинтил глушитель на револьвер. Патрик прошел через разобранный бокс и остановился на маленькой площадке возле двух туалетов. Он двигался так, словно инвалид на протезах или лунатик.

Билли остановился справа от меня.

— Повернись, пилот, — скомандовал он.

Патрик сначала повернулся корпусом и только потом переставил ноги. Он чуть не споткнулся и стоял, покачиваясь. Если раньше лицо у него было бледным, то теперь оно стало свинцово-серым. В его глазах был ужас, губы дрожали. Он посмотрел на меня с какой-то жуткой сосредоточенностью.

— Он их всех... убил... — выдавил Патрик. — Боба... Майка... — Он осекся.

Билли хихикнул.

— Ты сказал, они нас всех убьют... Я не поверил... — продолжал Патрик. Его взгляд упал на мои раны. — Я просто не мог, — выдавил он.

— Где мы? — спросил я.

Его глаза блеснули.

— В Италии... К юго-западу от...

Билли поднял револьвер, целясь Патрику в голову.

— Нет! — крикнул я, охваченный ужасом. — Нет!

Билли спустил курок. Револьвер глухо кашлянул. Пуля вошла Патрику в голову. Он зашатался и упал в проходе лицом вниз. Я посмотрел на подошвы его ботинок и отметил про себя, что один из них нуждается в починке.

Глава 14

Ярдман и Джон подошли к разобранному боксу и уставились на тело Патрика.

— Зачем вы сделали это здесь? — спросил Джон.

Билли не ответил. Он вперился взглядом в меня.

— Билли, — вкрадчиво сказал Ярдман, — мистер Раус-Уилер хочет знать, почему ты застрелил пилота именно здесь.

— Я хотел, чтобы ты увидел, — отозвался Билли, обращаясь ко мне.

— О боже! — тихо сказал мистер Раус-Уилер, он же Джон, и я понял, что он смотрит на мои ребра.

— Это называется хорошая стрельба, — спокойно пояснил Билли, поймав его взгляд. — На нем нет жира, кожа тонкая. Видите, каждая пуля прошла точно над ребром. Тонкая работа, а? Я говорю об этих линиях. А краснота и чернота — это следы ожогов.

Раус-Уилер, надо отдать ему справедливость, был близок к обмороку.

— Ладно, кончай и его, — сказал Ярдман.

Билли поднял револьвер. Во мне не было страха, только горечь.

— Он не боится, — сказал вдруг Билли.

— Ну и что? — спросил его Ярдман.

— Я хочу, чтобы он испугался.

Ярдман пожал плечами и сказал:

— Не понимаю, не все ли равно...

Но Билли было не все равно.

— Можно не сейчас? Нам придется ждать несколько часов.

— Ладно, Билли, — вздохнул Ярдман. — Только сначала сделай все, что положено. Закрой занавески на иллюминаторах. Нам не нужны зрители. И скажи, чтобы Джузеппе выключил посадочные огни. А то он уже приготовил краску и лестницу. Вы с Альфом можете приступать к делу — надо закрасить название авиакомпании и регистрационный номер самолета.

— Ладно, — сказал Билли. — А тем временем я что-нибудь придумаю. — Он приблизил свое лицо ко мне и произнес: — Что-нибудь особенное для его графской милости.

Раус-Уилер перешагнул через труп Патрика, сел в кресло и закурил сигарету. Его руки тряслись.

— Почему вы позволяете ему это? — спросил он Ярдмана.

— Бесценный работник, — вздохнул Ярдман. — Прирожденный убийца. Такие редко встречаются. У него поразительное сочетание бесчувственности и страсти к насилию. Если можно, я даю ему порезвиться. Это вроде награды за труд. Он ведь убьет любого, было бы приказано. Я бы не смог так, как он. Ему убить человека — все равно что раздавить букашку.

55