Бурный финиш - Страница 50

Но полицейский покачал головой:

— Попозже. Сейчас вы должны поехать с нами и рассказать все, что случилось.

— Я не оставлю ее. — Я не мог допустить, чтобы Габриэллу вот так увезли. Я быстро шагнул к доктору, взял его за руку.

— Глядите, — сказал я, распахивая пиджак.

Он взглянул и стал вытаскивать мою рубашку из брюк, чтобы разобраться, что случилось. По нижнему ребру у меня тянулась кровавая полоса длиной дюймов пять. Неглубокая, но горела, как ожог. Доктор пояснил полицейским, что это означает.

— Ладно, — сказал тот полицейский, что говорил по-французски. — Поезжайте, пусть вам сделают перевязку. — Он записал адрес на страничке блокнота и, вырвав, дал мне. — А потом к нам, ясно?

— Договорились.

— Паспорт при вас?

Я вынул паспорт, отдал ему и положил в бумажник листок с адресом. Доктор кивком велел мне садиться в машину «Скорой помощи», что я и сделал.

— Погодите, — сказал полицейский, когда санитары уже закрывали двери. — Пуля, значит, попала в девушку, а потом задела и вас?

— Нет, — сказал я. — В нас стреляли дважды. Сначала в нее, потом в меня.

— Мы их будем искать, — пообещал полицейский.

Габриэлла была жива, когда мы подъехали к больнице, была жива, когда ее перенесли прямо с носилками на каталку, была жива, когда один из санитаров «Скорой» объяснял доктору, что случилось, и когда этот доктор и его помощник, так и не сняв носового платка с раны, проверили ее состояние, после чего быстро увезли. Второй доктор, коренастый мужчина с плечами боксера, остался и задал мне какой-то вопрос.

— Inglese, — отвечал я. — Non parlo italiana.

— Вам придется подождать, — сказал он по-английски. У него был сильный акцент, но, к счастью, мы могли как-то объясняться.

Он привел меня в узкую комнату, где стояла узкая кровать. Жестом велев мне садиться, врач вышел и вскоре вернулся с медсестрой, у которой в руках были какие-то бумаги.

— Как вас зовут? — спросил меня доктор.

Я сообщил свои имя, адрес, возраст, после чего медсестра ободряюще мне улыбнулась и ушла, а вскоре вернулась с каталкой, инструментами и запиской.

— Звонили карабинеры. Просили, чтобы вы побывали у них до четырех часов.

Я посмотрел на часы. Я совершенно забыл о времени. Оказалось, не прошло и часа с того момента, когда мы с Габриэллой бежали за трамваем. С тех пор я прожил несколько эпох.

— Понял, — сказал я.

— Пожалуйста, снимите пиджак, — попросил доктор.

Я встал, снял пиджак, высвободил правую руку из рубашки. Врач наложил два бинта — один марлевый, чем-то пропитанный, а другой проложенный ватой — и прикрепил их пластырем. Я снова вдел руку в рукав рубашки.

— Ну как, что-нибудь чувствуете? — спросил он.

— Нет.

Его это удивило. Потом его лицо стало озабоченным.

— Е sua moglie? — спросил он.

Я не понял.

— Извините. Я спросил: она ваша жена?

— Я ее люблю, — сказал я. Мысль о том, что я могу потерять Габриэллу, казалась невыносимой. На глазах у меня выступили слезы. — Я ее люблю! — повторил я.

— Да, — доктор сочувственно кивнул. Он принадлежал к нации, где чопорность и сдержанность не считались достоинствами. — Погодите. Мы вам скажем... — Он оборвал себя на полуслове и вышел, а я остался гадать, почему он осекся: потому ли, что не хотел сказать мне, что она умирает, или просто не мог выразить по-английски то, что хотел.

Я прождал час и никогда бы не согласился на такое ожидание еще раз. Затем появился другой доктор, высокий, седой, с красивым худым лицом.

— Вы хотите знать о синьоре Барзини? — Он говорил по-английски без акцента, голос у него был ровный, дикция четкая.

Я кивнул, не будучи в состоянии говорить.

— Мы прочистили рану и сделали перевязку. Пуля пробила легкое, а на выходе сломала ребро. Легкое вышло из строя. Воздух и кровь попали в грудную клетку. Пришлось удалить кровь и воздух, чтобы легкое снова могло работать. Нам это удалось. — Он говорил сухо, профессионально.

— Я могу на нее взглянуть?

— Позже, — сказал он без колебаний. — Сейчас она без сознания. Действует наркоз. Она в послеоперационном блоке. Позже.

— А что будет дальше?

— Тут, конечно, могут быть разные осложнения, — сказал он, — но при хорошем лечении и уходе она поправится. Пуля не задела ничего жизненно важного — иначе девушка умерла бы прямо на улице.

— Мне показалось, что ей стало хуже, — заметил я.

— В каком-то смысле вы правы, — терпеливо отозвался доктор. — Рана была болезненной, у нее было внутреннее кровотечение и, кроме того, шок. Как вам, наверное, известно, это состояние порой не менее опасно, чем само повреждение.

Я судорожно сглотнул и кивнул.

— Мы знаем, что делать в таких случаях. Она молода и здорова, это, конечно, плюс. Но могут быть осложнения, и ей придется терпеть боль. Пока я не могу дать вам никаких гарантий. Еще рано. Но что касается надежды — надежда, безусловно, есть.

— Спасибо, — глухо сказал я, — за то, что были со мной откровенны.

— Вас зовут Генри? — спросил он с улыбкой.

— Да.

— Она у вас очень храбрая.

Если я не могу пока ее увидеть, размышлял я, тогда надо ехать в полицию. Они просили быть там до четырех, а уже двадцать минут пятого, но, в конце концов, это неважно. Я настолько не привык размышлять категориями того странного темного мира, с которым столкнулся, что совершенно забыл про элементарную осторожность. Переживая за Габриэллу, я как-то упустил из виду, что если уж меня отыскали и попытались убить в далеком пустынном переулке, то, выйдя из госпиталя, я снова подвергаю себя опасности.

Во дворе больницы стояло такси. Водитель читал газету. Я помахал ему рукой, и он, сложив газету, завел мотор и подъехал ко мне. Я дал ему листок с адресом, который получил от карабинеров, он равнодушно поглядел и кивнул. Я открыл заднюю дверь и стал залезать. Он вежливо ждал, чуть повернув голову, пока я устроюсь, затем мягко двинул машину вперед. Выехав из ворот больницы, он свернул направо, на аллею, шедшую вдоль ограды, и, проехав ярдов пятьдесят, остановился. От одного из деревьев, что росли у обочины, отделилась фигура. Человек, резко распахнув дверцу, оказался в машине.