Мы выстроились в линию, и, когда был дан старт, Спуск полетел к первому препятствию, словно паровоз. Поскольку ему победить было не легче, чем снеговику не растаять в аду, я решил доставить удовольствие мистеру Текери и бросил Спуска вперед. Пусть старик насладится лидерством своей лошади. Оказавшись во главе скачки, Спуск чуть поостыл, но не оставил стремления оторваться от остальных, и в результате мы опережали элитных соперников на протяжении двух с половиной из трех с четвертью миль.
Согласно отчетам, Спуск раньше никогда не возглавлял скачку, но, судя по тому, как охотно он это делал, он в душе был лидером. Похоже, осторожность и расчет — совсем не его добродетели. Когда его сдерживали для решающего броска, он просто терял интерес к борьбе и переставал стараться.
Перед предпоследним барьером нас стали настигать, а перед последним впереди уже оказались трое, но Спуск чисто взял и это препятствие и, по-бойцовски прижав уши, рванул к финишу. Спуск остался четвертым среди восьми участников, и ему удалось опередить несколько очень сильных соперников. Я был доволен и результатом, и самой скачкой, равно как и мистер Текери.
— Черт возьми! — воскликнул он, сияя улыбкой. — Это его лучшее выступление!
— Он любит лидировать.
— Выходит, что так. Раньше мы не пробовали пускать его вперед со старта.
Мистера Текери окружила стайка женщин. Они наперебой стали поздравлять его, а я, взяв седло, отправился в весовую. Надо было переодеться для следующей скачки. На сей раз владельцем моей лошади был старый Земляничный Лист. Он не преминул заметить, что мне не к лицу участвовать в скачках три недели спустя после смерти отца, но, к счастью, не заменил меня другим жокеем. Дело в том, что он предпочитал обходиться без услуг жокеев-профессионалов, если только имел возможность бесплатно шпынять сыновей своих знакомых. Багор был его лучшей лошадью, и удовольствие от победы на нем с лихвой окупило бы все упреки и оскорбления, которые я получил от Земляничного Листа за проигрыши на прочих его скакунах. К несчастью, в тот день на Багра нашлась управа в виде жеребца из Ирландии, обошедшего его на полкорпуса, и я получил обычный нагоняй. Старый Земляничный Лист не умел проигрывать.
В конце концов, челтенхемские скачки прошли успешно, размышлял я, переодеваясь. Первое, второе, четвертое место, одно падение и один раз без призового места. Причем четвертое место в Золотом кубке! Очень даже неплохой результат! Вряд ли мне скоро удастся его улучшить.
Летчики ждали меня на улице. Мы посмотрели вместе последнюю скачку, и я предложил довезти их на моей машине до вокзала, чтобы они не опоздали на лондонский поезд, который был последним.
Благодаря расчетам бортинженера они выиграли и пребывали в отличном настроении.
— Теперь я понял, почему ты так любишь скачки, — сказал Патрик. — Отличный вид спорта. Я еще приду.
— Отлично, — сказал я, притормозив у станции. — Значит, завтра увидимся.
— Первая остановка — Милан, — усмехнулся Патрик.
— А мы опять в Аравию, — грустно молвил Кайл, закрывая дверцу.
Они поблагодарили меня и двинулись к вокзалу. Перед моей машиной оказался пешеход, и, пока я ждал, когда он пройдет, до меня донеслись слова бортинженера:
— С-странное д-дело... Даже забываешь, что он лорд.
Я тревожно поглядел в их сторону. Патрик обернулся, увидел выражение моего лица, понял, что я услышал эту реплику, и рассмеялся. В ответ я иронически улыбнулся и уехал, размышляя о том, что я очень ценю таких людей, как он, в обществе которых можно забыть о своем происхождении.
Огонь не может гореть без воздуха. Оказавшись в замкнутом пространстве, он быстро гаснет. Случившееся напоминало огонь в запертой комнате. Ничего не случилось бы, если бы я не принялся разыскивать Саймона. Но я вышел на его след, и словно распахнулась дверь, отчего огонь вспыхнул с новой силой.
В пятницу, на следующий день после розыгрыша Золотого кубка, стояла отличная погода. Метеосводка, вывешенная на стене офиса фирмы Патрика, предвещала ясное небо над всей Европой и область высокого давления над Францией. В ближайшие двадцать четыре часа никаких изменений не предвиделось. Кто-то похлопал меня по плечу — и я увидел, что это Патрик. Он подошел и стал вчитываться в метеосводку из-за моей спины.
— Тихий, спокойный полет, — сказал он. — Не погода, а конфетка.
— Опять этот допотопный «ДС-4», — сказал я, выглядывая из окна на самолет, стоявший на площадке.
— Надежный старый автобус.
— И страшно неудобный.
— Ты скоро вступишь в авиационный профсоюз, — улыбнулся Патрик, — и начнешь отстаивать наши права.
— Пролетарии всех стран, соединяйтесь! — согласился я.
Он осмотрел меня снизу доверху и сказал:
— Ты мне напоминаешь Фанни Креддок.
— Это еще кто?
— Женщина на телевидении, она готовит разные блюда в вечернем платье.
— А! — Я окинул взглядом свой аккуратный черный костюм, черный галстук, белую рубашку. Рядом со мной стояла сумка, без которой я теперь не летал, в ней были черный свитер с высоким воротом, в котором я работал, и плечики для костюма. Аккуратность — въедливая привычка, с ней нельзя расстаться просто так, даже когда она не особенно уместна. — Но и ты не неряха, — отозвался я.
В синей с золотом форме Патрик выглядел весьма внушительно, и его обычно добродушное лицо излучало уверенность. Прекрасно действует на нервных пассажиров, размышлял я. Врожденное убеждение, что, если строго придерживаться правил, все будет в порядке. Роковое заблуждение.